— и к чему ему-то врать. Что ж, потому-то картотека на запрос относительно Лёли выдала шиш с двух рук, в списках не значится.

«А что же всезнайка референт, неужели же и он наврал? Нет, не мог. И все-таки…»

— Как же, позволь узнать, одной-единственной врушке удалось поселить в окрестностях поселка, где все как на ладони, мифического авторитета?

— Ошибочка, — поправил Зубков, — не в окрестностях Мокши, а по ту сторону канала.

— А, как же, — Гуров вспомнил разговор на кухне завуча Анны Георгиевны, — ваша личная сумеречная зона.

— Местная специфика, ничего не поделать. Так совпало, что как раз по ту сторону канала стоит давно сгоревший коттедж, так вот Нина всем желающим послушать городила, что это и есть Лёлечкин, что там они с ним и жили душа в душу… да что там! Видели бы вы, как она эдак выпендривалась: вы заскочите ко мне в администрацию, я спущусь. Сама приедет туда заранее и либо по коридорам слоняется, либо в туалете заседает, а потом важно спускается… все эти поддельные, якобы фирменные шмотки покупала, фальшивые московские номера на ржавое свое ведро с болтами накручивала. Даже в тот день…

— Имеешь в виду день происшествия.

— Да. Она шла именно оттуда, с той стороны канала. Зачем туда ребенка тащить — у нас свой парк есть, в сосняке, и новенький, красивый. Нет, она вокруг своей вот этой выдумки бродила. Может, и дочке заливала: вот, мол, твой домик был бы.

— А у нее как с головой, все ли в порядке? — после паузы спросил Лев Иванович. — То есть не в переносном, а в самом буквальном, прямом смысле. С таким буйным воображением она же может что угодно выкинуть, может, не лишне для безопасности ребенка решить вопрос об опеке.

— Все у нее нормально с головой, — заверил Зубков, — врала слишком много, а теперь стыдно признаться в этом, шутка ли — добрая треть жизни выдуманная.

— Что верно, то верно. Однако телефон-то со взрывчаткой настоящий. Не может же быть реальным привет из мира призраков…

Сергей, промолчав, проговорил к чему-то:

— Ну раз так, то не поделаешь ничего.

И тут же решительно, как в воду сигая, заявил:

— Я Дениса взорвал.

Лев Иванович потер лоб:

— В ушах от тебя звенит.

Однако участковый, который по-прежнему сидел, чинно уложив фуражку на колени, вновь нарушил субординацию:

— Зря вы так, Лев Иванович, в игрушки играете. Я так решил: приду сам, чтобы не смеялись над вами.

— Это кто ж такой, с чувством юмора?

— Да все. Вам бы задержать меня прилюдно.

— Кого задерживать?

— Как кого — меня.

— Участковый, ты дурак или как? Ты тут с какого боку, позволь узнать?

Тот с укором спросил:

— Зачем вы так? Неужели не понимаю. Нинкин телефон же вы прослушиваете, я ей названиваю, она мне названивает… Минимум дважды в день вдова Романова общается с формально посторонним ей человеком, и подолгу.

— Ты-то откуда знаешь про прослушку?

— Все-таки я соображаю, по связи-то.

— Ну-ну…

— Что ж, весь поселок знает, что я по ней с детства сохну, что с Денисом мы на ножах.

Гуров не выдержал:

— Тихо-тихо-тихо! Остановись! Что ты несешь, дурная голова?

Однако Зубков, единожды начав, продолжал бормотать, хотя и отводил глаза:

— И я в телефонах разбираюсь, вот и начинил корпус, телефон с взрывчаткой Нинке подкинул, так вот.

— Почему Нине-то? — утомленно спросил сыщик.

— Ну а как! Денис подозревал ее в неверности, вот нашел незнакомый, левый, то есть телефон — ага, значит, по нему ведутся тайные разговоры, или что. Нажал на кнопку, чтобы включить — ну и вот…

Наконец он иссяк, замолчал, глаза в пол.

Гуров вздохнул:

— Что у тебя в рюкзачке-то? Сухари, небось?

Молчит, негодяй.

— Ты вот беспокоился, что поселковое крестьянство надо мной смеяться будет. А если глупый московский полковник в предвариловку будет сажать каждого, кто вашу развеселую дивчину не поделил, не будут смеяться?

— Не надо так, господин полковник. Вы же не желаете…

— Поучи старших, поучи, почем тебе знать мои желания? Но, так и быть, откроюсь, есть оно у меня, заветное, одно-единственное.

— Какое же?

— Ремня тебе всыпать. Но, изволь, поступим по-твоему. — Гуров снял трубку, вызвал дежурного.

— Прошу вас, препроводите сержанта Зубкова в помещение для задержанных, — и, не сдержавшись, съязвил: — По его собственной просьбе.

Глава 12

— Для среднестатистического участкового Сергей умен и неплохо так разбирается в психологии, — заметила Мария, — и да, он совершенно прав. Наврать с три короба, да еще с привязкой к точкам на местности — отличный способ завоевать авторитет бабского змеюшника. Эволюционируют! От воображаемых друзей до воображаемых же любовников, да еще каких.

— Каждый по-своему вносит перца в будни.

— Послушай-ка, а ведь Зубков своей площади не имеет, живет с мамой?

— Запомнила? Молодец.

— И Романова — не просто инвалид, женщина в депрессии, но и наследница отличной квартиры. Ах, какой же негодяй этот Серега!

Супруг горько заметил, что женат на меркантильной, подозрительной особе:

— Зачем, зачем же все мерить на деньги?

Мария ехидно ответила:

— Я вот тоже думаю, почему всякого рода мерзости устраивают исключительно из-за денег? Нет чтобы во благо цивилизации, или мир спасти, или, например, из соображений долго лелеемой, выношенной и выпестованной шекспировской мести!

И снова Лев Иванович улыбнулся, по возможности загадочно.

Все-таки приятно поводить за нос эту отдельно взятую всезнайку — объективно проницательную, талантливую, начитанную, особенно в разнообразных сценариях.

…Данные прослушки мобильного телефона пострадавшей гражданки Романовой показали: разговоры, которые они вели с формально посторонним для нее гражданином С. Ю. Зубковым, не оставляли сомнений в том, что отношения у них самые доверительные.

— Вот и ответ, чего тебе названивать начал. Запаниковал, что до любимой добрались ожившие призраки мифического Лёли, — предположил Крячко.

— Не исключено, я ж к нему в голову не лазил.

— А заливал-то. Друзья детства, пятое-десятое. Между прочим, Лева, ты его лучше знаешь, как у него с жилплощадью?

Гуров, в самом деле побывавший однажды в зубковской обители, ответил:

— Никак. Ютятся с матерью в квартирке.

— Так вот, видишь, как все просто, оказывается. Мотив очевидный и самый корыстный, Романова теперь единственная наследница неплохой двушки.

— И ты туда же? Все сводишь к конфликтам вокруг жилья.

Станислав заметил, что это многих славный путь, который редко ведет в никуда:

— А к чему еще сводить-то? Не хуже меня знаешь, от чего все беды наши, от квартирного вопроса.

— Редукция, сиречь упрощение и объяснение всех событий одной первопричиной — признак незрелости и инфантилизма.

— Ладно, ладно. А может, редуцирующий инфантил спросить высокоинтеллектуального коллегу о том, почему он так уверен, что Зубков ни при чем?

— Потому.

— А иные аргументы, недетские, имеются? Исключая то,